«Впервые нечто, увиденное по телевизору, стало фактом моей собственной жизни», – признается в своем дневнике один из блоггеров. Его поддерживает второй: «Даже титры после фильма хотелось продлить… Какое-то странное ощущение сиротства... Наверное, этой удивительной женщине можно было бы дать приз за лучшую женскую не роль, но жизнь. Но он ей, конечно, не нужен». И третий: «В мире нет ничего прочного, и вкладывать стоит лишь в человека, в свои знания, в энергию, развитие, умение жить здесь и теперь, наполнять каждый миг смыслом и осмыслением. Как Лилианна Лунгина».
Все это – о документальном фильме Олега Дормана «Подстрочник», который подлинностью человека в кадре и подлинным содержанием того, что говорил этот человек, в июле взорвал наш гламурно-пропагандистский телеэфир.
Четыре вечера подряд, в общей сложности восемь часов, канала «Россия» пожилая женщина рассказывала о прожитой жизни. Вернее, рассказывала свою жизнь. Жизнь человека, попавшего в заложники к хищной эпохе, но не подхватившего «стокгольмского синдрома». И теперь не оправдывает и не обвиняет прошлое страны. Нет, в фильме «Подстрочник» Лилианна Лунгина, переводчик «Карлсона» и Белля, европейская интеллектуалка и советская интеллигентка, переплавляет большую историю в тигельке частной жизни.
Из биографии
Лилианна Лунгина (1920–1998) провела детство в Германии, Франции и Палестине. В 1933 году вернулась с матерью в СССР. Закончила легендарный МИФЛИ, перевела на русский книги Астрид Линдгрен, Генриха Белля, Бориса Виана… Мать кинематографистов Евгения и Павла Лунгиных и жена драматурга Семена Лунгина.
Выдержки из книги
«Наш был счастливый и несерьезный, легкий, веселый, невесомый. Он был радостный в каждый данный момент. Будней не было. При том что были суровейшие будни и не было ни гроша, будней все равно не было. Сима умел любить жизнь, превращать ее во что-то небывалое. И мы прожили сорок девять лет такой жизни, причем с каждым годом чувство чуда, свалившегося на нас, не только не уменьшалось, а, наоборот, увеличивалось. И вот такого брака я не встречала ни у кого – чтобы он был не только глубокий и серьезный, но радостный и веселый в каждую данную минуту. <…> Шла игра. И вот игра, наложенная на жестокую, беспощадную нашу жизнь, создавала… ощущение исключительной заполненности. У меня ощущение от прожитой жизни, что там миллиметрика пустого не было. Все было наполнено – чувствами, мыслями, делами какими-то».